3 января командующий иранским Корпусом стражей исламской революции (КСИР) Мохаммад Али Джаафари, один из ключевых силовиков страны, заявил о "завершении смуты" – волны протестов, прокатившихся по Ирану в последнюю неделю.

Время покажет, насколько корректны эти прогнозы, но после его выступления волна антиправительственных демонстраций действительно пошла на спад.

Протесты, которые охватили страну в конце декабря и за неделю привели к гибели более 20 человек, оказались неожиданными и для властей страны, и для экспертного сообщества. Собственно, именно нелогичность протестов, а также их слишком быстрая эволюция до сих пор оставляют вопросы по поводу новогодних событий.

Выступления начались под социально-экономическими лозунгами.

Демонстранты были недовольны повышением цен и ухудшением экономического положения в стране. Но в настоящий момент экономика Ирана растет и начинает выходить из кризиса, одной из причин которого стали международные санкции в рамках "иранского ядерного досье". Да и рост цен был довольно умеренным – в последний год инфляция не превышала 10%, хотя еще 5 лет назад она достигала 30%.

Впрочем, сугубо экономические лозунги продержались недолго.

Их трансформация прошла практически мгновенно, без видимых внешних причин. Уже на второй день лозунги носили преимущественно политический характер, выступления все чаще сопровождались призывами к смене власти.

Оценка числа митингующих суммарно по всей стране варьируется от 15 тысяч (заявления КСИР) до 350 тысяч (оценки некоторых правозащитных групп). Иранская полиция заявляла о порядка 40 тысячах митингующих. Для 80-миллионного Ирана это не очень много.

Однако доля радикально настроенных участников была непропорционально высокой, столкновения с полицией начались очень быстро, что привело к жесткому разгону демонстраций и жертвам с обеих сторон противостояния.

Какие же выводы можно сделать из этого яркого всплеска уличной политики в Иране?

Прежде всего, люди на улицах не оказались системными оппонентами власти, у протестов не было стратегии.

Об этом свидетельствует отсутствие лидеров, вокруг которых могли консолидироваться демонстранты.

Спекуляции вокруг имен организаторов и вдохновителей протестов оказались, пожалуй, наиболее острой и обсуждаемой темой, связанной с иранскими протестами. Эксперты и журналисты в Иране и во всем мире примеряли к этой роли огромное множество потенциальных кандидатов: и консервативного кандидата на последних президентских выборах Ибрагима Раиси, и его тестя Ахмада Аламолода (позиции этих влиятельных клериков особенно сильны в Мешхеде, одном из двух городов, где начались протесты), и бывшего президента Хатами (который, по слухам, еще осенью 2017-го оказался под домашним арестом).

Были и вовсе экзотические версии: протесты связывали со сторонниками свергнутой в 1979-м династии, с мифическим левым крылом иранских клериков, восходящим к аятолле Махмуду Талегани.

Последние версии – на самом деле экзотика. В сегодняшнем Иране существует определенная политическая конкуренция, в том числе на президентских выборах. Действительно, можно условно выделить консервативное и реформистское крыло, но противостояние между их представителями – не всегда такое уж принципиальное.

К тому же никто из "проходных" политиков не дал оснований считать себя организатором протестов.

"Консерваторы" с самого начала выступали за жесткую позицию в отношении демонстрантов, хотя и  поддерживали обоснованность экономических требований, критикуя правительство Рухани. Часть "реформаторов" поддерживали демонстрантов, но лишь в первые дни, пока те не стали прибегать к насилию. А после первых жертв и в реформаторском крыле стали критически относиться  к протестам.

Таким образом, события минувшей недели свидетельствуют, что в Иране теперь существует несистемная политически активная часть населения, готовая к уличным протестам.

Причем готовность к протесту – это не обязательно готовность к революции.

Недаром Мустафа Таджадех, один из высокопоставленных членов правительства времен президента-реформатора Мохаммада Хатами, еще в первые дни выступлений назвал право на публичный протест гарантированным иранской конституцией, подчеркивая, что протестующие остаются в рамках закона.

Стремительная радикализация требований, переход от социально-экономической к однозначно политической повестке продемонстрировали способность "несистемных протестующих" формулировать позицию, отличную от позиции мейнстрим-политиков.

Да, они не способны сформировать собственную стратегию, они не продемонстрировали умение объединяться. Но, определенно, в иранской политике появился новый, ценный ресурс. И его не преминут использовать как иранские политики, для усиления своих позиций, так и иностранные игроки — для ослабления Ирана.

Наконец, протесты нанесли заметный удар по реформам Рухани. И духовные руководители Ирана, и консерваторы, и даже часть реформаторов поспешили назвать преобразования президента причиной, которая привела к выступлениям.

Иран — социальное государство, которое оказывает адресную помощь немалой части населения: с помощью субсидий, через фиксированные цены на базовые продукты, посредством развития инфраструктуры, особенно в провинции. Эти меры особенно важны для сельского населения и жителей маленьких городов, где запрос на политические свободы невелик, а материальное благосостояние остается главной общественной ценностью.

Это – основная база режима.

Попытка Рухани немного уменьшить бремя социальных расходов на бюджет, чтобы выделить средства на модернизацию экономики и активизацию предпринимательства, впервые за долгие годы нанесла удар по интересам именно этой части населения.

Теперь от президента будут требовать восстановить статус-кво, существенно ограничив его возможности.

Новогодние протесты не стали началом нового этапа политической истории страны, но они не будут забыты ни в иранском обществе, ни за рубежом.

От способности режима извлечь верные уроки из этой ситуации будет зависеть, как скоро повторятся такие процессы – и насколько масштабными они станут в следующий раз.

Автор: Виктор Константинов,

доцент Института международных отношений

Киевского национального университета имени Тараса Шевченко